Неточные совпадения
— Право, я
не знаю, что в нем можно осуждать. Направления его я
не знаю, но одно — он отличный малый, — отвечал Степан Аркадьич. — Я сейчас был у него, и, право, отличный малый. Мы позавтракали, и я его научил делать, знаешь, это питье, вино с апельсинами. Это очень прохлаждает. И
удивительно, что он
не знал этого. Ему очень понравилось. Нет, право, он славный малый.
Свияжский подошел к Левину и звал его к себе чай пить. Левин никак
не мог понять и вспомнить, чем он был недоволен в Свияжском, чего он искал от него. Он был умный и
удивительно добрый человек.
— Как это
удивительно делают мыло, — сказал он, оглядывая и развертывая душистый кусок мыла, который для гостя приготовила Агафья Михайловна, но который Облонский
не употреблял. — Ты посмотри, ведь это произведение искусства.
— Да, — задумчиво отвечал Левин, — необыкновенная женщина!
Не то что умна, но сердечная
удивительно. Ужасно жалко ее!
Ему
не то было досадно, что
не он получил это место, что его, очевидно, обошли; но ему непонятно,
удивительно было, как они
не видали, что болтун, фразер Стремов менее всякого другого способен к этому.
— Да,
удивительно, прелесть! — сказала Долли, взглядывая на Туровцына, чувствовавшего, что говорили о нем, и кротко улыбаясь ему. Левин еще раз взглянул на Туровцына и удивился, как он прежде
не понимал всей прелести этого человека.
— И неправда! И поскорей
не думайте больше так! — сказала Кити. — Я тоже была о нем очень низкого мнения, но это, это — премилый и
удивительно добрый человек. Сердце у него золотое.
―
Удивительно! ― говорил густой бас Песцова. ― Здравствуйте, Константин Дмитрич. В особенности образно и скульптурно, так сказать, и богато красками то место, где вы чувствуете приближение Корделии, где женщина, das ewig Weibliche, [вечно женственное,] вступает в борьбу с роком.
Не правда ли?
— Ну уж аппетит! — сказал Степан Аркадьич смеясь, указывая на Васеньку Весловского. — Я
не страдаю недостатком аппетита, но это
удивительно…
— Это было, когда я был ребенком; я знаю это по преданиям. Я помню его тогда. Он был
удивительно мил. Но с тех пор я наблюдаю его с женщинами: он любезен, некоторые ему нравятся, но чувствуешь, что они для него просто люди, а
не женщины.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и
удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего
не было.
— Ах, Володя! ты
не можешь себе представить, что со мной делается… вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом, и так ясно, так ясно видел ее, разговаривал с ней, что это просто
удивительно. И еще знаешь ли что? когда я лежу и думаю о ней, бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать.
Заметно, однако, было, что она
не знала, куда поставить эту коробочку, и, должно быть, поэтому предложила папа посмотреть, как
удивительно искусно она сделана.
Имел я тоже случай тогда до подробности разузнать о сцене в конторе квартала, тоже случайно-с, и
не то чтобы так мимоходом, а от рассказчика особенного, капитального, который, и сам того
не ведая,
удивительно эту сцену осилил.
Авдотья Романовна была замечательно хороша собою — высокая,
удивительно стройная, сильная, самоуверенная, — что высказывалось во всяком жесте ее и что, впрочем, нисколько
не отнимало у ее движений мягкости и грациозности.
По комнате он уже почти бегал, все быстрей и быстрей передвигая свои жирные ножки, все смотря в землю, засунув правую руку за спину, а левою беспрерывно помахивая и выделывая разные жесты, каждый раз
удивительно не подходившие к его словам.
— Это мне
удивительно, — начал он после некоторого раздумья и передавая письмо матери, но
не обращаясь ни к кому в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и разговор даже у него такой… с замашкой, — а ведь как безграмотно пишет.
Она была
удивительно сложена; ее коса золотого цвета и тяжелая, как золото, падала ниже колен, но красавицей ее никто бы
не назвал; во всем ее лице только и было хорошего, что глаза, и даже
не самые глаза — они были невелики и серы, — но взгляд их, быстрый и глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, — загадочный взгляд.
— Слушало его человек… тридцать, может быть — сорок; он стоял у царь-колокола. Говорил без воодушевления,
не храбро. Один рабочий отметил это, сказав соседу: «Опасается парень пошире-то рот раскрыть». Они
удивительно чутко подмечали все.
Запевали «Дубинушку» двое: один — коренастый, в красной, пропотевшей, изорванной рубахе без пояса, в растоптанных лаптях, с голыми выше локтей руками, точно покрытыми железной ржавчиной. Он пел высочайшим, резким тенором и,
удивительно фокусно подсвистывая среди слов, притопывал ногою, играл всем телом, а железными руками играл на тугой веревке, точно на гуслях, а пел —
не стесняясь выбором слов...
Но уже утром он понял, что это
не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею, целовал ее ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как
удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
— Да, — отозвался брат,
не глядя на него. — Но я подобных видел. У народников особый отбор. В Устюге был один студент, казанец. Замечательно слушали его, тогда как меня…
не очень! Странное и стеснительное у меня чувство, — пробормотал он. — Как будто я видел этого парня в Устюге, накануне моего отъезда. Туда трое присланы, и он между ними.
Удивительно похож.
— Вчера, на ярмарке, Лютов читал мужикам стихи Некрасова, он
удивительно читает,
не так красиво, как Алина, но — замечательно! Слушали его очень серьезно, но потом лысенький старичок спросил: «А плясать — умеешь? Я, говорит, думал, что вы комедианты из театров». Макаров сказал: «Нет, мы просто — люди». — «Как же это так — просто? Просто людей —
не бывает».
— Чепуха какая, — задумчиво бормотал Иноков, сбивая на ходу шляпой пыль с брюк. — Вам кажется, что вы куда-то
не туда бежали, а у меня в глазах — щепочка мелькает, эдакая серая щепочка, точно ею выстрелили, взлетела… совсем как жаворонок… трепещет.
Удивительно, право! Тут — люди изувечены, стонут, кричат, а в память щепочка воткнулась. Эти штучки… вот эдакие щепочки… черт их знает!
— У нас
удивительно много людей, которые, приняв чужую мысль,
не могут, даже как будто боятся проверить ее, внести поправки от себя, а, наоборот, стремятся только выпрямить ее, заострить и вынести за пределы логики, за границы возможного. Вообще мне кажется, что мышление для русского человека — нечто непривычное и даже пугающее, хотя соблазнительное. Это неумение владеть разумом у одних вызывает страх пред ним, вражду к нему, у других — рабское подчинение его игре, — игре, весьма часто развращающей людей.
Ей долго
не давали петь, потом она что-то сказала публике и снова
удивительно легко запела в тишине.
Негодовала
не одна Варвара, ее приятели тоже возмущались. Оракулом этих дней был «
удивительно осведомленный» Брагин. Он подстриг волосы и уже заменил красный галстук синим в полоску; теперь галстук
не скрывал его подбородка, и оказалось, что подбородок уродливо острый, загнут вверх, точно у беззубого старика, от этого восковой нос Брагина стал длиннее, да и все лицо обиженно вытянулось. Фыркая и кашляя, он говорил...
И всего более
удивительно было то, что Варвара, такая покорная, умеренная во всем, любящая серьезно, но
не навязчиво, становится для него милее с каждым днем. Милее
не только потому, что с нею удобно, но уже до того милее, что она возбуждает в нем желание быть приятным ей, нежным с нею. Он вспоминал, что Лидия ни на минуту
не будила в нем таких желаний.
— Адский пейзаж с черненькими фигурами недожаренных грешников. Железные горы, а на них жалкая трава, как зеленая ржавчина. Знаешь, я все более
не люблю природу, — заключила она свой отчет, улыбаясь и подчеркнув слово «природа» брезгливой гримасой. — Эти горы, воды, рыбы — все это
удивительно тяжело и глупо. И — заставляет жалеть людей. А я —
не умею жалеть.
Все это совершилось
удивительно быстро, а солдаты шли все так же
не спеша, и так же тихонько ехала пушка — в необыкновенной тишине; тишина как будто
не принимала в себя,
не хотела поглотить дробный и ленивенький шум солдатских шагов, железное погромыхивание пушки, мерные удары подков лошади о булыжник и негромкие крики раненого, — он ползал у забора, стучал кулаком в закрытые ворота извозчичьего двора.
Самгин усмехнулся, но промолчал, ожидая, что скажет Спивак; она, делая карандашом отметки в нотах, сказала,
не подняв головы и
удивительно неуместно...
Самгин был уверен, что этот скандал
не ускользнет от внимания газет. Было бы крайне неприятно, если б его имя оказалось припутанным. А этот Миша — существо
удивительно неудобное. Сообразив, что Миша, наверное, уже дома, он послал за ним дворника. Юноша пришел немедля и остановился у двери, держа забинтованную голову как-то особенно неподвижно, деревянно. Неуклонно прямой взгляд его одинокого глаза сегодня был особенно неприятен.
Это было сделано
удивительно быстро и несерьезно,
не так, как на том берегу; Самгин, сбоку, хорошо видел, что штыки торчали неровно, одни — вверх, другие — ниже, и очень мало таких, которые,
не колеблясь, были направлены прямо в лица людей.
По улицам мчались раскормленные лошади в богатой упряжке, развозя солидных москвичей в бобровых шапках, женщин, закутанных в звериные меха, свинцовых генералов; город
удивительно разбогател людями, каких
не видно было на улицах последнее время.
Лютов произнес речь легко, без пауз; по словам она должна бы звучать иронически или зло, но иронии и злобы Клим
не уловил в ней. Это удивило его. Но еще более
удивительно было то, что говорил человек совершенно трезвый. Присматриваясь к нему, Клим подумал...
— Впечатление такое, что они все еще давят, растопчут человека и уходят,
не оглядываясь на него. Вот это — уходят…
удивительно! Идут, как по камням… В меня…
— Можно, да —
не надо, — сказала она
удивительно просто и этим вызвала у него лирическое настроение, — с этим настроением он и слушал ее.
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас в ресторан, тут, на площади у вас,
не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он
удивительно не похож был на человека, каким Самгин видел его в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
Особенно звонко и тревожно кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку
удивительно прямо: флаг был
не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
— Обо всем, — серьезно сказала Сомова, перебросив косу за плечо. — Чаще всего он говорил: «Представьте, я
не знал этого».
Не знал же он ничего плохого, никаких безобразий, точно жил в шкафе, за стеклом.
Удивительно, такой бестолковый ребенок. Ну — влюбилась я в него. А он — астроном, геолог, — целая толпа ученых, и все опровергал какого-то Файэ, который, кажется, давно уже помер. В общем — милый такой, олух царя небесного. И — похож на Инокова.
— О любви она читает неподражаемо, — заговорила Лидия, — но я думаю, что она только мечтает, а
не чувствует. Макаров тоже говорит о любви празднично и тоже… мимо. Чувствует — Лютов. Это
удивительно интересный человек, но он какой-то обожженный, чего-то боится… Мне иногда жалко его.
Самгин, поправив очки, взглянул на нее удивленно, он
не ожидал, что эта женщина способна говорить таким грубо властным тоном. Еще более
удивительно было, что ее послушали, Краснов даже попросил...
Гнев и печаль, вера и гордость посменно звучат в его словах, знакомых Климу с детства, а преобладает в них чувство любви к людям; в искренности этого чувства Клим
не смел,
не мог сомневаться, когда видел это
удивительно живое лицо, освещаемое изнутри огнем веры.
— Видел я в Художественном «На дне», — там тоже Туробоев, только поглупее. А пьеса —
не понравилась мне, ничего в ней нет, одни слова. Фельетон на тему о гуманизме. И —
удивительно не ко времени этот гуманизм, взогретый до анархизма! Вообще — плохая химия.
Лодка закачалась и бесшумно поплыла по течению. Клим
не греб, только правил веслами. Он был доволен. Как легко он заставил Лидию открыть себя! Теперь совершенно ясно, что она боится любить и этот страх — все, что казалось ему загадочным в ней. А его робость пред нею объясняется тем, что Лидия несколько заражает его своим страхом.
Удивительно просто все, когда умеешь смотреть. Думая, Клим слышал сердитые жалобы Алины...
«Все такой же.
Удивительно, что сыщики
не могут поймать его».
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было
удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Тут какой-то странный романтизм, чего я совершенно
не понимаю при ее
удивительно спокойном характере и… и при ее холодной энергии!
«Вот, Клим, я в городе, который считается самым удивительным и веселым во всем мире. Да, он — удивительный. Красивый, величественный, веселый, — сказано о нем. Но мне тяжело. Когда весело жить —
не делают пакостей. Только здесь понимаешь, до чего гнусно, когда из людей делают игрушки. Вчера мне показывали «Фоли-Бержер», это так же обязательно видеть, как могилу Наполеона. Это — венец веселья. Множество
удивительно одетых и совершенно раздетых женщин, которые играют, которыми играют и…»
— Мне вот кажется, что счастливые люди — это
не молодые, а — пьяные, — продолжала она шептать. — Вы все
не понимали Диомидова, думая, что он безумен, а он сказал
удивительно: «Может быть, бог выдуман, но церкви — есть, а надо, чтобы были только бог и человек, каменных церквей
не надо. Существующее — стесняет», — сказал он.